Старообрядчество первоначально выражалось исключительно в убеждении, что истина содержится в старой книге и праведная церковность - в исполнении всего предписанного этою книгою. В первые годы у старообрядцев не было никакой мысли о новом положении, новом  быте.  Все  их надежды сосредоточивались в одном - вернуться к тому церковному порядку, который был раньше установившегося при патриархе Никоне. Протопоп Аввакум и умер с этим желанием и с надеждою, что вот-вот царь прикажет служить в церквах по-старому и все расстройство, все народное смущение прекратится само собою. Этого не случилось, и само по себе, без помощи высшего правительства, старообрядчество не могло удержать прежнего церковного порядка во всей его полноте и внешнем блеске: верные старине, духовного и иноческого чина люди растаяли как воск в течение трех десятилетий. И старообрядчество осталось с одной старою книгою. Благодаря этому, а также и гонению, которому подверглась старая книга, эта последняя приобрела особое, глубоко культурное значение. При весьма низкой грамотности в 17-м столетии, точнее, при общей тогдашней безграмотности и при весьма ограниченном количестве книг на все миллионное население России, несомненно, что тогда церковная книга была в частной семье такой же редкою гостьею, как теперь наблюдается это среди господствующих, и что она была так же малоизвестною, как и нынешняя церковная книга. Гонение же на старую книгу способствовало тому, что она из храмов переселилась в частные дома приверженцев старины. Эти последние всякими способами, не щадя ни сил, ни умения, ни средств, старались приобрести гонимые книги, припрятать их и сохранить. И почти вся русская старопечатная и древнеписьменная литература чрезвычайно быстро распространилась среди русского на рода, преимущественно среди низших классов его - купечества и крестьянства. Это явление имеет необыкновенно важное значение и может считаться почти единственным в истории. Оно означает, что почти все монастырские и церковные библиотеки поступили в свободное обращение среди народных масс. Значение этого факта можно определить приблизительным сравнением. В настоящее время церковных и специально богословских книг и сочинений имеется весьма достаточное количество. Но церковные книги лишь перекладываются в церквах с одного клироса на другой, в частных же домах их совсем нет, и едва ли с ними вполне знакомы даже духовные лица. Богословские книги помещаются в книжных амбарах и специальных библиотеках и лежат здесь без всякого движения. Представьте себе, что на Русь нагрянул сильный враг и приказал уничтожить все это книжное богатство. Русские же люди взяли да и повытаскали все эти книги к себе по домам, уверившись, что в этих малоизвестных и неоцененных книгах содержится слово мудрости, неизбежный закон жизни и величайшая святость, и что эти книги нужно тщательно сохранять и внимательно изучать. Не прошло бы одного десятка лет, как весь русский народ стал бы церковно и богословски образованным, а ценность самих книг возросла бы в несколько раз, и поэтому они сохранились бы лучше всяких библиотек. При постоянном пользовании ими они сделались бы действительным народным богатством и составили бы весьма значительную статью тайной народной торговли.

 Приказами начальства старые книги велено было заменить новыми. В богатых монастырях и приходских храмах, исключая явно предавшихся старине, как Соловецкий и Палеостровский, эти веления выполнялись неукоснительно, хотя, быть может, с тайным недовольством и грустью: старые книги,  до отправки их в  Москву на печатный двор, просто сносились в подвалы  и  на чердаки,  а из Москвы "за чистое серебро и медные денежки" выписывались новые. В монастырях захудалых и в приходах убогих эта новизна вводилась с заминкою: не хватало грошей на покупку новых книг и на отсылку в Москву старых. Приверженцы старины, ревниво озиравшиеся и направо и налево, прежде всего обрушились на эти убогие церкви: они или просто скупали старые книги, или же выменивали их на новые и этим самым выручали из неловкости пред начальством бедных людей. Явились особые торговые люди, которые в Москве и других больших городах покупали новоисправленные книги, развозили их по России и на них выменивали книги старые, а с ними и иконы, подвергшиеся начальственной каре. И духовные власти были довольны, что новые книги вводятся рачительно и приемлются безоговорочно, а настоятели бедствующих монастырей и церквей ликовали, что приятие новых книг учинилось без ущерба для церковной казны. И старообрядец, ведущий торг, многократно был радостен: Господь сподобил его изъять святыню из рук нечестивцев.

 Несколько позже не укрылись от этих торговых людей подвалы и чердаки богатых монастырей и церквей. Но тут дело иногда требовало большой мозговитости. К архимандритам, игуменам и протопопам не всегда можно было подступиться, приходилось выжидать благоприятного случая. Появлению этой благоприятности помогало то, что старые книги, сваленные в потайных местах, забывались главным начальством и поступали в ведение казначеев, экономов, рухлядных монахов и даже еще более низких подручных властей. При искусной тактике торговца, успевшие уже заплесневеть старые книги поступали, иногда совсем тайно, иногда только полуявно, в его собственность, а монастырь приобретал или круг новых книг, или какую-либо необходимую для обихода рухлядишку, а в иных случаях и ничего не получал: старые книги из-под некрепких замков выходили по очереди, понемногу, друг за дружкой, заменяясь новоисправленными, уже в значительной степени истрепанными, подмоченными и состаренными. По истечении же времени оказывалось, что тщательно и без всякого употребления хранившиеся старые "раскольнические" книги обратились в прах и пепел, и начальству доносилось: "каковых названиев были эти старые книги, о том уведать невозможно, ибо за истлением прочести их нельзя". И тлен предавался огню, а помещение получало новое назначение. Освобождаясь от старых книг, местные церковные власти иногда чувствовали и большое облегчение. Случалось так, что о книгах, сохраняющихся в секретном месте, совсем позабывали в монастыре, но об этом ведали старообрядцы, знали от отцов и дедов. И вдруг такие запретные книги объявлялись. В 18-м веке возникали большие судные дела: монастырское начальство доносило об объявившихся старых книгах и испрашивало, как с ними быть; начиналось следствие, откуда эти книги, какие они, не были ли употребляемы, и монастырь терпел законные потери и издержки, а власти в беспокойствии пребывали. Во избежание таких неприятностей местным церковным властям гораздо выгоднее было более простым и менее хлопотливым способом освобождаться от не требующихся книг.

 Самым первым и главнейшим последствием введения новых книг было то, что старая книга перешла в народ, к приверженцам старины. И эта книга, попавшая в частные дома и убогие хижины, быстро привела чуть ли не к сплошной грамотности всей старообрядствующей массы. В данном случае не было школьного образования в нашем современном смысле, а произошло чисто народное, стихийное распространение грамотности. Деды, имеющие внуков, отцы, озабоченные о родителях и собственных детях, матери, кормящие грудью, девицы-красавицы, молодцы-удальцы - все находили возможным отрываться от своих злободневных занятий, научались грамоте и трепетно читали священные строки святых книг. По старообрядческим актам конца 17-го столетия, всего через 20-30 лет после начала "раскола", можно судить, что уже тогда старообрядцы имели книг множество и грамоту разумели. В 18-м веке, в первой четверти его, старообрядцы даже ощущают недостаток в книгах, особенно учительного и религиозно-бытового характера. Помощь пришла со стороны знаменитого Выговского монастыря, на севере, около Онежского залива Белого моря. Здесь создалась огромная школа специальных переписчиков, писавших особым стилем, известным под именем поморского письма. Здесь книги изготовлялись чрезвычайно быстро и в весьма большом количестве и отсюда развозились по всей России, особенно же по Волге, Дону и Уралу. Эта "переписная мастерская" заменяла настоящую, хорошо обставленную типографию и выпускала книг более, чем тогдашняя московская патриаршая типография, единственная на всю Россию; Поморские книги встречаются и в настоящее время сравнительно часто и имеют высокую ценность по своей безусловной правильности и особо характерному стилю письма. Несколько позже старообрядцы, укрепившись в Литве и Царстве Польском, навели там свои типографии, и здесь старые книги печатались и тайно, и явно, и даже с разрешения "его крулевского величества". Об обыкновенных же писцах, имевших своим ценным ремеслом переписку книг, и говорить нечего: они составляли большой процент всего старообрядчества и начинают исчезать только в настоящее время. Эти книжные переписчики, эти типографии показывают, что старообрядцы нуждались в книге, а это, в свою очередь, свидетельствует о грамотности. Эта грамотность, при почти сплошной безграмотности низших "православных" классов, провела в то время яркую разделительную черту между "православием" и старообрядчеством. В то время, когда, господствующее церковное правительство вынуждалось издавать законы, запрещающие венчать не знающих молитву "Отче наш", старообрядцы знали все употребительные молитвы и даже Часовник, Псалтырь и весь основной круг богослужения и, конечно, не смешивали Николы Чудотворца с Исусом Христом и не делали различия между Спасителем, "сидящим на престоле", "в рост", "в пояс" и "с одною головкою", а все это среди господствующих встречается и в настоящее время. Черпая свои знания исключительно из старых книг, не содержащих ни невежества, ни грубых языческих суеверий, старообрядцы давным-давно покончили и с народными суевериями: колдуны, заговорщики среди них явление исключительное. Эта же самая грамота дала старообрядцам и экономический достаток: лучшие плательщики господского оброка, откупившиеся на волю, были в большинстве случаев старообрядцы. И в московском районе, на Волге, Дону, Урале, на Севере между господствующими и старообрядцами главное бытовое различие заключается в том, что у "православных" - избушки на курьих ножках, а у старообрядцев - избы с мезонинами, промыслы местные и отхожие и фабрично-заводская промышленность.

 Все указанные выше черты способствовали старообрядцу выработать особый упругий характер как в жизни бытовой, так в религиозной и общественной. В Польше, например, православное русское население, не исключая и интеллигенции, еле-еле подает голос о своем существовании, старообрядцы же чувствуют себя как дома. В окрестностях старообрядческих сел существует особая характерная поговорка: "православный боится поляка, поляк трепещет перед жидом, а жид трясется перед старовером". Эта же самая упругость и стойкость в "отеческих" исторических преданиях сказывается и в характере образованных старообрядцев. Старообрядцы не только не гнушаются высшим образованием, но и свой религиозный домашний и общественный быт умеют спаивать, соединять с высшей наукой. Есть старообрядцы-юристы, техники, ученые химики; бывали из них даровитыми лаборантами в университетских лабораториях, например, у профессора Менделеева. Эти изведавшие высших, в европейском смысле слова, полетов мысли, обнаруживают удивительное явление. "Православные", достигая такой умственной высоты, в большинстве случаев вместе с этим порывают свои прежние связи с верой, с храмом, с религиозным укладом жизни, старообрядцы же и в данном положении оказываются неприкосновенными, остаются страшно устойчивыми. Приезжает старообрядец из университетской лаборатории, знакомый со всеми новейшими данными естественных наук, у себя дома надевает косоворотку, кафтан и читает часы на клиросе своей родной моленной, поет по старинным крюкам; он чувствует себя своим в кругу своих попов, наставников, разных уставщиков, с гордостью примет на себя обязанности попечителя моленной, не побрезгует сделаться общественным деятелем среди этих своих родных бородатых кафтанников и двуперстников.